|
КРЫШИ АЛЕКСАНДРИИ
|
Они забежали в распахнутые двери часовни и остановились, переводя дыхание и с удивлением разглядывая друг друга.
Часовня была очень старой. Она была построена гораздо раньше окружавших ее домов и уже давно не использолась по назначению. Здесь, в общем-то, больше ничего и не осталось, кроме стен да крыши, а еще огромных и очень тяжелых створок входных дверей - чугунных, вычурного литья, сильно пострадавших от дождя и тумана, так что за ржавчиной, кое-где обвалившейся большими черно-рыжими кусками не было возможности различить, что было изображено на створках. Внутри часовни сквозь каменную кладку пола пробилась трава, хоть и чахлая, но в таком количестве, что часовня внутри походила на небольшой лужок.
Некогда часовня была украшена цветными витражами, но почти все они выпали, а, может быть, были кем-то сняты и увезены. Кое-где среди вывернутых камней кладки в траве блестела то алая, то лазурная, то апельсинового цвета капелька - крошечный осколок цветного стекла. Только один витраж в дальнем окне под самой крышей пережил века запустения, и с него неведомый святой во всем фиолетовом молча усмехался в бороду; да еще в другом окне чудом уцелела часть витража с частью вовсе не птичьего крыла. Под крышей часовни ворковали голуби.
Крысенок приблизился к единственной колонне, поддерживающей своды часовни, и раздвинул вялые стебли травы, росшие у цоколя колонны. Открылось отверствие явно рукотворного происхождения, вернее всего даже - дверной проем. Обнаружилось, что внутри колонна пустая, и сквозь нее до самого верха идет лесенка - несколько десятков металлических скоб, прочно вцементированных в кирпич, довольно ржавых и непрочных на вид.
- Там очень опасно. Так что лезь первым. - мрачно предложил крысенок.
Малыш в остроконечной шляпе вздохнул, пробрался в открытую крысенком дыру и взялся за первую скобу-ступеньку. Крысенок, придерживая стебли травы, с любопытством заглянул в отверствие.
Шахта была, казалось, вовсе бесконечной высоты - этакий узкий-узкий колодец со ступеньками на стенке, ведущий Бог знает куда, а малыш на самом дне. Где-то на самом верху светило солнце, лучи которого проникали в шахту, но в ней самой было темно и пахло сыростью.
И вот только малыш ухватился за вторую перекладину и уже более-менее спокойно поставил ногу на первую, как на него кто-то свалился. С жутким воплем.
- Ха-а! - только и сказал крысенок.
Существо, свалившееся малышу в остроконечной шляпе на голову, только растерянно кланялось. Оно было ростом гораздо меньше, чем они оба, и более всего походило на здоровенную плюшевую игрушку - то ли медвежонка, то ли котенка, в общем, что-то такое игрушечное. Было оно, скорее, прямоходящим, то есть уверенно стояло на задних лапках, и весьма пушистым. А сзади у него виднелись маленькие перепончатые крылышки. Физиономия наподобие мордочки зверька коалы, острые ушки и какой-то забавный шарик-помпон между ними завершали картину.
- Простите, купо! - наконец пропищало странное существо.
- А, это Купо, могуль. - узнал существо крысенок.
- Купо! - подтвердило существо.
- Купо, это мой слуга номер один. - безаппеляционно представил малыша в шляпе крысенок. - Все, у нас нет времени, лезем наверх. - и он первым полез в шахту, волоча за собой стремянку.
- Купо! Приятно познакомиться! Я обязательно вас запишу в Могульскую летопись. - пропищал могуль, и даже выволок откуда-то толстенный том, чернильницу и перо, приготовившись писать.
- Не-ког-да! - завопил крысенок из шахты. - Скоро уже представление начнется!
Малыш полез за ним. Могуль с огорчением захлопнул рукописную инкунабулу, но идея что-то туда занести так овладела им, что он никак не мог успокоиться, и, не находя ничего подходящего внутри часовни, поволок том наружу.
Наверху было нечто вроде небольшой колоколенки. Колокол находился здесь, судя по всему, десятки лет, весь покрылся патиной, но все же не сорвался с подвеса. Крысенок все же не удержался от того, чтобы поискать под колоколом веревку, ведущую к языку, и дернуть за нее. Раздался гулкий, но малоприятный звук, вовсе не похожий на колокольный звон. Видимо, колокол все же слишком долго провисел здесь.
Из цоколя колокольни они оба выбрались на покатую крышу часовни и огляделись.
А какой чудный вид был кругом! Часовня была чуть ли не самым возвышенным местом этого городского района, все дома кругом были на этаж-другой ниже. Посмотришь налево, направо - вокруг море крыш под черепицей всех оттенков красного, от темно-коричневого до почти желто-оранжевого. Целый лес труб, по две-три в каждом доме, и, уж конечно, ряды слуховых оконец на крышах. Ближе к озеру крыши тонули в зелени, там на каждой улице, да и просто в садиках и во дворах домов росли старые деревья - липы, клены, даже торчала пара чудом выросших среди высоких домов сосенок.
Дальше от озера зелени было меньше, дома стояли теснее; среди обычных для Александрии зданий в четыре-пять этажей, разделенных такими узкими улочками, что с края одной крыши можно было без труда перейти на другую, - кое-где поднимался дом-гигант - по местным понятиям, конечно - на два-три этажа выше.
Широкие покатые крыши трех корпусов казарм, тоже крытые крупной черепицей, оказались совсем рядом, через дом-другой. За ними, если смотреть в сторону замка, шли еще какие-то неширокие здания с квадратными крышами шатром и без труб, потом обычный жилой дом, потом здание на этаж повыше и много шире предыдущего, кажется, многоквартирный дом, потом...
И - не так уж и далеко, оказывается - был замок, колосс из колоссов, подпирающий небеса иглой обелиска. Рядом с ним городские дома казались не более спичечного коробка. И где-то за огромными башнями угадывалась другая громада - воздушный корабль "Перспектива", все еще подвешенный в воздухе могучими винтами, пришвартованный к чему-то у подножия замка. Да и вряд ли был воздушный корабль способен на посадку, тем более на воду, так как места на замковом острове, не занятого замковыми строениями, было всего ничего. В конце концов, Тумана - дарового топлива! - было и здесь, на высоте двух километров, предостаточно, так что Баку мог себе позволить подвесить корабль между землей и небом.
По правую руку где-то в двух кварталах шумела площадь Героев, и из-за сплошной стены зданий, среди которых особо выделялся отель "Renaissance", отсюда, с расстояния, еще более похожий на гриб, доносилась музыка и слышны были аплодисменты. А по левую руку, совсем рядом, темнела озерная гладь, и на ней покачивались пустые лодки - и, в стороне замка, бакены, болтавшиеся в воде стройным рядом и скрепленные толстой цепью - составлявшие, таким образом, этакое ограждение, дабы городские лодки не заплывали в призамковые воды.
Единственный просвет в цепи был у маленького насыпного островка с пришвартованной лодкой, на котором стояла каменная башенка-сторожка и по которому бродили задумчивые часовые. Мера, можно сказать, исключительная; в обыкновенное время никаких часовых там в помине не было, а сделано это было исключительно ради того, чтобы не допустить проникновения безбилетников вроде крысенка со спутником на спектакль. Напомним, что замок был выстроен на искусственном острове на краю озера, и от города замковые стены отделяла широкая полоса воды.
Однако у северо-восточной части замка эта полоса сужалась до десятка метров и даже менее; теснящиеся городские дома сплошной стеной подступили вплотную к воде. Крыши последнего этажа были вровень с непонятной зубчатой стеной на берегу, а та - вровень с такой же зубчатой стеной нижнего яруса замка.
Крысенок, ойкая и подпрыгивая на разогретых солнцем за день цинковых листах - он был, конечно, бос, поскольку никто пока еще не выдумал обувь для когтистой крысиной лапы, - протанцевал к самому краю крыши. Оказывается, там через переулок за часовней на крышу соседнего с ней дома была перекинута доска, длинная, толстая, зато весьма и весьма узкая. Крысенок, взвалив на плечи лестницу и продев голову между перекладинами, быстро перебежал по ней на другую крышу, а вот малыш в остроконечной шляпе в нерешительности остановился перед жуткой щелью проулка.
Этаж был четвертый или даже пятый, высота, таким образом, метров двенадцать или еще больше. Кошмар. Малыш подполз на четвереньках к провалу, глянул вниз и заскреб руками по разогретому солнцем цинку под собой - ему показалось, что он скользит вниз, туда, где у подножия домов ходят люди, как казалось отсюда, маленькие, головастые и очень смешные.
- О нет! Ты что, высоты боишься?
Малыш горестно кивнул.
- Не бойся, доска крепкая, тебя выдержит. - крысенок в нетерпении переступал по черепицам. Крыша, как и все другие в округе, была крыта крупной черепицей каленого, охряного цвета; цинковые листы крыши часовни были тоже крашены оранжевой краской, а между двумя этими желто-красными поверхностями чернела щель, от одного взгляда на которую - даже не в сам провал, а только на его края - начинала кружиться голова.
Малыш уже потом и не помнил точно, как ему тогда удалось перебраться на другую сторону, но все-таки удалось. Он, цепляясь за края доски и пытаясь рассматривать саму вымоченную тысячами дождей поверхность дерева, а не глядеть мимо нее, вниз, кое-как переполз через пропасть, с облегчением присел на гребень крыши, но тут оказалось, что это еще не все, надо идти дальше. А дальше, связуя дом, на крыше которого они стояли, со следующим, над очередным проулком была перекинута еще одна доска, точнее, две тоненькие досочки, связанные серой бельевой бечевкой в один мостичек, очень хлипкий на вид...
- Ох, опять... Ладно, ты, главное, вниз не смотри, а доска эта тоже крепкая, несмотря на то, что тонкая... - подбадривал крысенок с другой стороны.
И малыш пошел по доске, даже несколько увереннее, чем по первой, почти прямо, не помогая себе руками - то ли уверения спутника подействовали, то ли сам несколько привык к высоте, то ли кровь в голову ударила.... Но не успел дойти до конца, как доска тревожно затрещала. Малыш едва успел огромным прыжком с совершенно неожиданным для него проворством перескочить к крысенку, - доска, развалившись аж на три досочки, рухнула в бездну, не выдержали одновременно дерево и веревочка.
Крысенок простодушно усмехнулся:
- А я был уверен, что она выдержит! - и побежал было дальше, но, пробежав с полкрыши, вдруг ни с того ни с сего обернулся и хлопнул себя по лбу:
- Ах да! Совсем забыл! Как тебя зовут-то?
Малыш растерялся. Определенно, момент для такого вопроса был не самый подходящий. Они стояли по разные стороны гребня покатой крыши на высоте добрых пяти этажей над уровнем земли, и крысенок, которого так и шатало под тяжеленной стремянкой, спрашивал имя спутника.
- Виви. - наконец, вздохнул малыш.
На крысенка это оказало неожиданное воздействие. Он неожиданно развеселился и буйно расхохотался:
- Ха-ха-ха! Во имечко! А я - Пак! Виви - надо ж такое выдумать! Ха-ха... ха... - тут он, к собственному ужасу, качнулся, потерял равновесие, рухнул набок - лестницей вперед - и стремительно поехал к краю крыши. Стремянка жутко скребла по черепице, крысенок не догадался ее отпустить, да и спасся бы он даже тогда? Край крыши стремительно приближался, черепица летела во все стороны...
Так бы крысенок по имени Пак и сгинул бы, сорвавшись вместе с тяжеленной стремянкой с крыши пятого этажа. Спас его спутник: Виви метнулся вперед, поймал крысенка за кончик длинного хвоста и потащил к себе, упершись в гребень крыши ногами. Пак, таким образом, распластался по крыше в нелепой позе, уцепившись обеими руками за стремянку, которая уже наполовину свесилась через острый край. Некоторое время малыш и сила земного притяжения энергично тащили довольно тихо орущего (в основном от страха, хотя и от боли тоже, мало кому приятно, когда тебя тянут за хвост) крысенка в разные стороны. Наконец сила земного притяжения, видимо выдохшись, сдалась и уступила Пака Виви, который, осторожно вытравливая хвост товарища, вытянул наверх и хвост, и его владельца, и даже стремянку.
- Э... - сказал Пак, взгромоздив стремянку рядом с собой на гребень и сев на собственный хвост. Виви сел рядом:
- Извини... Я не хотел. - робко сказал он.
- Не хотел чего? - вытаращил глаза крысенок. - Меня вытаскивать? Или что? Будто это ты меня толкнул! Я же сам сорвался!
Малыш растерялся ещё больше и не стал возражать.
Они несколько отдышались и пошли дальше. Точнее, просто спрыгнули с той крыши, на которой стояли, на соседнюю, пониже - а это была плоская крыша крупнейшего корпуса казармы, стоявшего вплотную к последнему дому. Ходить здесь было совершенно безопасно, края крыши были даже ограждены какой-то хлипкой на вид оградкой, так что наши герои бодро пересекли ее по диагонали, перебрались по очередному мостику на крышу очередного здания. Тут и замок как-то сам собой оказался совсем рядом, а уж непонятная стена с зубчатым верхом, стоявшая совершенно одна, сама по себе, на "городском" берегу озера, была совсем уж под боком.
- Итак, Виви, мы у цели! - торжественно объявил Пак, упер ножки стремянки в край крыши и прислонил ее верх к проему между зубцами.
- Я, я первый! - и Пак полез наверх. Виви вздохнул, потрогал зачем-то поля шляпы и начал подниматься за ним.
С вершины странной стены, оказывается, был перекинут мостик, ведущий прямо к стенам замка. Построено это нелепое сооружение - мы о одинокой стене на берегу, конечно, - построено оно было довольно давно и служило, кажется, для защиты замка со стороны города. И казармы, кстати, были по соседству... Притом эти никому не нужные в эпоху пушек и воздушных кораблей фортификации ровным счетом никем не охранялись, так что Пак и Виви могли спокойно перебраться к замковой стене и там по бесконечным лесенкам с широкими каменными ступенями опасливо - вдруг все-таки охрана? - подыматься вверх, вверх, вверх... к террасе замка где-то на самом верху...
Ночь стремительно накатывала на город, кутая его тяжелым пуховым одеялом темноты. Небосвод как-то быстро окрасился темно-синим, а затем и черным, только вечерняя заря гасла где-то на западе, среди горных вершин, тонкой ало-розовой полоской.
Одно за другим гасли окна в домах, по улицам торопились домой последние прохожие. Только огни по краю города - окна фабрик - горели красным, как широко брошенная горсть углей из костра; работа там не прекращалась и ночью.
Тихо зажглись газовые фонари, залив город теплым мерцающим светом. Ночная стража заступила место дневной, и суровые александрийки, наконец расслабившись после тяжелого дня, разбредались по мелким кабачкам, так как в пустые и темные казармы на другой край города топать не хотелось. На площади Героев свертывались последние торговые палатки.
Звуки дня стихали, только журчала вода в каналах да скребла ободьями колес по мостовой случайная повозка. Даже огромные ветряки замедлили свое движение и вращались как-то сонно, совсем уж медленно, а потом и вовсе остановились.
Небо потихоньку усыпали звезды, и Млечный путь незаметно рассек его напополам - от края до края через зенит. Светила Акрукс и Толиман, Архернар и Канопус сонно глядели из темных высот на засыпающую землю. И на небосвод выкатилась огромная голубая Луна, заставившая обелиск таинственно мерцать также голубым цветом... А вслед за ней появилась еще одна Луна, розовая, ибо описываемый нами мир, называемый Гайя, по ночам освещают два светила - одно голубого и одно розового цвета. Зеркальный обелиск приобрел совершенно неописуемый цвет.
Естественно, две луны вызывали по полдюжины разнокалиберных приливов и отливов в сутки, и тому подобные малоприятные явления, но что поделаешь... А впрочем, небо здесь немногим отличалось от небес иных миров, и звезда Акрукс - сердце Южного креста - так же, противно компасной стрелке, указывала путь на юг.
Огни в замке и не думали гасить, хотя обычно - королева поддерживала там почти что военную дисциплину - все ложились спать в один час с отбоем в воинских казармах. Но сегодня был день особенный, так сказать - третий праздник в году, после Дня Зимнего Солнцестояния и Дня Рождения Королевы. Сегодня был День Рождения ее дочери, Ее Высочества принцессы Гарнет Тил Александрос XVII. Замок праздновал, и все огни в нем были зажжены, и на любом флагштоке, шесте, и даже громоотводе болтался национальный флаг, а между башнями были протянуты веревки с цветными праздничными флажками...
На террасе под обелиском собралось немало народа. Александрийцы из числа тех счастливцев, кому все-таки достались билеты, и дворяне из Трено, у которых билеты были именные, ожидали начала представления. Что-то не заладилось, корабль, тихо шумя винтами, висел перед террасой.
Терраса замка сейчас представляла собой зрительный зал с креслами. По логике вещей, перед ним должна быть сцена, но прямо впереди висела корма корабля с чем-то этаким, вроде балкончика, где музыканты "Танталуса" настраивали инструменты. Зрители забеспокоились. Никто при этом не замечал ни Пака, ни Виви, осторожно пробиравшихся за рядами.
Наверху, в пышно украшенной ложе, представления ожидали Ее Королевское Величество Брэн и именинница - принцесса Гарнет.
Брэн было далеко за пятьдесят. Время сильно изменило ее со времени смерти мужа, и не в лучшую сторону; да, впрочем, Брэн и в молодости вряд ли можно было назвать писаной красавицей.
Так или иначе, она сильно растолстела, очень уж сильно, и весила, вероятно, поболее, чем вся ее личная охрана, вместе взятая - а в ложе стояло человек пять. Неумеренное употребление косметики привело к тому, что кожа королевы, и без того весьма неровная и нездоровая, приобрела серо-зеленый цвет, и даже скорее зеленый, чем серый. Очень маленькие, болезненно слезящиеся глазки почти совершенно терялись в тени огромного и весьма тяжелого церемониального шлема. Зато широченный жабий рот своими размерами с лихвой компенсировал недостаток пропорций в верхней части лица. Брэн, которой было явно жарко в тяжелой королевской мантии, даже несмотря на вечернюю прохладу, обмахивалась веером - дорогой и сложной конструкцией из металла, дерева и шелка.
Королева с явным нетерпеним дожидалась начала пьесы. А принцесса Гарнет, явно нервничая, присела только на край кресла и начала с трагическим лицом рассматривать мозаичный пол ложи. Сидела она, разумеется, слева от королевского трона, так как справа должен был сидеть король, уже не один год как покойный. Его кресло пустовало.
Стоявший позади личный телохранитель принцессы, а, по-совместительству, и командующий гвардейскими частями Рыцарей Плутона, капитан Адальберт Штайнер сначала удивился ее престранному поведению, но, не найдя никакого объяснения, быстро успокоился, рассудив, что грядущее представление наверняка вернёт принцессе хорошее расположение духа.
Телохранителем принцессы Штайнер был уже ровно шестнадцать лет, с самого ее рождения. Гарнет он любил отечески-нежно, хотя эта любовь выражалась в основном в истериках по поводу неадекватного поведения подопечной, а именно: прогулки по городу в одиночестве, двусмысленные перешептывания с подружками из замковой охраны, а замок охраняли в основном девушки-солдаты первого года службы, то есть не намного старше самой принцессы; попытки научиться плавать в александрийском озере, откуда неумелого пловца легко может вынести течением, протащить через один из двух водопадов и скинуть с двухкилометровой высоты. В общем, принцесса была не самой беспроблемной подопечной.
Об этом Штайнере надо добавить еще пару слов. Был он человеком довольно высокого роста, широк в плечах и по горло закован в стальную броню. На обнаженных руках перекатывались могучие бицепсы. В руках Штайнер сжимал тяжелый палаш. Но, несмотря на грозный вид, Штайнер оставался личностью крайне простодушной и наивной. Лицо капитана с выпирающей нижней челюстью выглядело несколько туповато. Себя он называл почему-то рыцарем, хотя, конечно, на дворе был уже не тот феодальный век, когда жили рыцари настоящие. Он бредил понятиями вроде воинской чести, командирского долга, исполнения клятвы верности, которые понимал как-то странно, повинуясь собственным представлениям о морали и чести.
Штайнер обладал огромной физической силой, которой редко находил применения, разве что не скупясь иногда на могучие затрещины своим подчиненным. У него был замечательный командирский голос, не тише пароходной сирены, но в замке умение отдать внятный приказ подчиненному на расстоянии километров этак пяти-шести было как-то невостребовано. Подчиненных у него было мало, - хотя "Рыцари Плутона" и именовались гордо полком, народу в нем едва набиралось на одну роту.
В настоящую воинскую службу Штайнера, конечно, не брали - не мужское это занятие. Под настоящей службой он понимал битвы с врагами, лихие кавалерийские атаки и триумфальное занятие вражеских городов - в общем, то, чего не было уже лет пятьдесят и, скорее всего, не будет еще лет сто. Но в армии, так уж повелось, служили исключительно женщины, а мужчинам путь туда был заказан.
Штайнер, вероятно, больше всего жалел, что родился мужчиной, как бы парадоксально это не звучало...
Но, кажется, мы отвлеклись. Зрители уже начали недоуменно перешептываться, когда долго выжидавший, наблюдая за волнующейся аудиторией Баку, решил начать-таки представление.
|
|
